Констанс О'Бэньон
Сентябрьская луна
Техас, 1869
Небо над Сан-Рафаэлем затянуло тучами, тусклая мгла висела в воздухе, хотя уже наступило утро. Улицы городка были пустынны, только трое ожидали прибытия дилижанса.
Подняв взгляд на отца, семнадцатилетняя девушка отметила угрюмое выражение его лица и поняла, что надеяться не на что. По хрупким плечам девушки пробежала дрожь. Она знала, что он зол на нее: ведь все случилось по ее вине.
Камилла Монтес посмотрела на фургон, где Сантос, старший вакеро[1] ее отца, ждал с багажом. Она ощущала его молчаливую поддержку и сочувствие, но Сантос ничем не мог ей помочь. Камилла отвернулась и устремила взгляд в дальний конец пыльной улицы, всем сердцем надеясь, что Хантер Кингстон все-таки придет за нею. Ведь он ее любит! Он не позволит ей вот так уехать!
Вспышка молнии на миг осветила небо, на землю упали первые капли дождя, но тут к тротуару, кренясь и поскрипывая, подкатил почтовый дилижанс.
Все было кончено. Он не пришел.
Внезапно Камиллу охватила паника, она судорожно уцепилась за рукав отца.
– Прошу вас, отец, не отсылайте меня… Позвольте мне остаться с вами!
Но Сегин Монтес грубо схватил дочь за руку и подтолкнул к дилижансу.
– Ты запятнала гордое имя Монтесов и опозорила меня! Ты постелила жесткую постель, дочка, так что пеняй на себя: теперь тебе придется в нее лечь.
Услыхав, жестокие слова отца, Камилла почувствовала, что слезы неудержимо сочатся у нее из-под век и текут по щекам. Ей никогда его не переубедить, она это понимала. Девушка расправила плечи, позволила отцу подсадить ее в карету и, словно онемев, опустилась на потертое кожаное сиденье. Ей казалось, что все происходит во сне, в каком-то мучительном кошмаре. Разве такое могло случиться с нею наяву?!
Сегин Монтес еще некоторое время стоял у открытой дверцы кареты, его губы были непримиримо сжаты. Камилла молча следила за струйками дождевой воды, стекавшими с полей черной шляпы.
– Я люблю вас, отец! – сказала она наконец, обвивая руками его шею.
Рыдание вырвалось из груди Камиллы, когда она почувствовала, что отец напрягся, ощутив ее прикосновение. А потом он решительно высвободился и сухо проговорил:
– Тетушка позаботится о тебе.
Сегин Монтес отступил на шаг и со стуком захлопнул дверь почтовой кареты, потом отвернулся, даже не бросив прощального взгляда на дочь, и забрался в фургон рядом со своим старшим вакеро. Словно околдованная злыми чарами, Камилла смотрела, как ее отец хлестнул кнутом лошадей, и вскоре фургон скрылся за пеленой дождя.
Когда дилижанс тронулся, Камилла очнулась. Ей захотелось закричать, выскочить из кареты, сделать хоть что-нибудь – только не уезжать вот так… Но она удержалась: в карете кроме нее ехали еще две женщины, и они уже посматривали на Камиллу с нескрываемым любопытством. Она отвернулась к окну, чтобы никто не видел ее слез.
За окном ничего нельзя было рассмотреть кроме струящихся по стеклу дождевых дорожек. Камилле казалось, что весь ее мир обрушился в одночасье: ведь Хантер так и не появился, не сказал, что произошло чудовищное недоразумение, не стал умолять ее не покидать Сан-Рафаэль…
Гроза разыгралась не на шутку, вспышки молний поминутно раскалывали надвое обложенное тучами небо, ветер яростными порывами налетал на дилижанс, то и дело нырявший в разъезженные колеи дороги, ведущей к Новому Орлеану.
Промозглая сырость охватила тело Камиллы Монтес, ледяное отчаяние сковало ее душу. Она сжалась в комок в углу почтовой кареты, чувствуя себя совершенно уничтоженной. Унизительнее всего было то, что ее не покидала безумная надежда: вдруг Хантер все-таки нагонит дилижанс и потребует, чтобы она вернулась. Пусть обнимет ее и попросит у нее прощения! Разумеется, она не станет прощать его сразу: он обошелся с нею жестоко, просто ужасно. Но в конце концов она, конечно, простит его. Ведь они любят друг друга, значит, должны прощать!
Любят друг друга? Да, всего лишь месяц назад, перед тем, как Хантер уехал в Сент-Луис, Камилла не сомневалась в его любви. А теперь он даже не пришел объясниться с нею сам! Нет, он послал своего отца, Джекоба Кингстона, исполнить за него грязную работу. А Джекоб заявил, что не верит, будто ребенок, которого она носит под сердцем, зачат от его сына…
Камилла вспомнила унижение, пережитое в тот вечер, когда Джекоб Кингстон обрушил на нее свою обвинительную речь. Если бы она не была так ошеломлена, то наверняка потребовала бы встречи с Хантером. Неужели он посмел бы заявить ей в лицо, что она носит не его ребенка?! Но сейчас уже слишком поздно. До самого утра она все цеплялась за робкий росток надежды: ей казалось, что произошло какое-то недоразумение, что Хантер по-прежнему ее любит. Теперь эта надежда умирала с каждой оставленной позади милей.
«О, Хантер! – повторяла она в слезах. – Неужели тебе безразлично, что у нас будет ребенок? Неужели ты лгал, когда говорил, что любишь меня?» Камилла плотнее закуталась в плащ и уткнулась лицом в воротник. Слезы вновь и вновь наворачивались ей на глаза, когда она думала о том, какой позор навлекла на своего отца. Господи, что с ним стало, когда он узнал, что она беременна! А с какой яростью он набросился на нее, когда она созналась, что отец ребенка – Хантер Кингстон! Отец заявил тогда, что она предала его, перешла на сторону врага. Он твердил, что все Монтесы издавна ненавидели Кингстонов, так уж повелось. И вот теперь, чтобы искупить позор и скрыть от окружающих, что она ждет ребенка от Хантера Кингстона, он вынужден был отослать дочку к тете Пруденс в Новый Орлеан.
Камилла чувствовала себя жалкой ничтожной тварью. Ну почему, почему никто не хочет понять, что она любила Хантера со всей страстью, на какую только способно юное сердце?! И ведь он тоже говорил ей, что любит! А она, дурочка, ему поверила…
Осушив слезы тыльной стороной ладони, девушка стала смотреть на расстилающуюся за окном равнину и почувствовала вдруг, что в душе ее что-то перевернулось.
«Я буду тебя ненавидеть до конца своих дней, Хантер Кингстон! – прошептала она про себя. – Когда-нибудь ты пожалеешь, что так обошелся с Монтесами… Особенно с Камиллой Монтес!»
В это самое время по той же дороге на запад двигался дилижанс из Сент-Луиса. Очень немногие из пассажиров забирались в такую глушь; до затерянного в пустыне, ничем не примечательного городка Сан-Рафаэль доехал только один человек. Последний пассажир был прекрасно, даже щегольски одет: его костюм явно шил первоклассный портной. К тому же он был очень хорош собой – высокий, широкоплечий, смуглый, с насмешливой искоркой в глубине карих глаз.
